Он был и именем и духом Серафим

      "Духовная жизнь есть приобретение христианином Святаго Духа Божия, и она начинается только с того времени, когда Господь Бог Дух Святый, хотя вмале и кратко, начинает посещать человека. До этого времени христианин (будь то монах, будь мирской человек) проводит жизнь общехристианскую, но не духовную; проводящих же духовную жизнь людей мало". (Преп. Серафим Саровский, чудотворец)

      Преподобный Серафим родился в Курске в ночь с 19 на 20 июля 1759 г. и был назван Прохором в честь святого апостола, память которого празднуется 28 числа того же месяца. Губернский город Курск, расположенный на слиянии речки Тускори с рекой Сеймом, существовал уже в начале XI века, когда здесь протекали детство и юность первоначальника русского иночества преп. Феодосия Печерского.
      Родители Прохора принадлежали к купеческому сословию. Отец его, Исидор Мошнин, имел близ Курска свои кирпичные заводы. Он занимался в качестве подрядчика постройкой каменных зданий - домов и церквей, слыл человеком честным и твердым приверженцем православной веры. На закате своих дней, в 1752 г., Исидор предпринял постройку храма во имя преп. Сергия Радонежского, созидавшегося по проекту знаменитого архитектора Елизаветинской эпохи графа Растрелли. Через десять лет после начала работ Исидор Мошнин скончался, оставив Прохора в трехлетнем возрасте.
      Когда Прохору было семь лет, его мать в один из своих обычных осмотров созидавшегося храма взяла с собою сына на самый верх строившейся колокольни. Здесь семилетний мальчик потерялся из виду матери и по неосторожности упал на землю. Мать в страшном испуге сбежала с колокольни, думая найти мальчика разбившимся до смерти. Неописуема была ее радость, когда она нашла его стоявшим на ногах, целым и невредимым.
      Божественное промышление о юном Прохоре с очевидностью выразилось и через три года. Мальчик внезапно и тяжело захворал, так что родные не надеялись уже на его выздоровление. В это время больному Прохору в сонном видении в первый раз явилась Царица Небесная, являвшаяся ему, по собственному его признанию, двенадцать раз в течение его жизни, и обещала посетить его и исцелить от болезни. Через несколько дней после этого сна по городу несли с крестным ходом чудотворную Курскую икону Знамения Божьей Матери. Крестный ход шел по Сергиевской улице, где жили Мошнины. Полил сильный дождь, и несшие икону для сокращения пути направились двором Мошниных, который был проходным. Агафья воспользовалась этим случаем и вынесла на двор больного сына, чтобы он мог приложиться к чудотворной иконе, которую и пронесли над ним. С этого дня Прохор стал быстро поправляться и вскоре совершенно выздоровел.
      Старший брат Прохора Алексей имел в Курске свою лавку. Стали приучать к торговле и Прохора; но сердце юноши не лежало к торговле - его привлекал тот образ жизни, который в удалении от суеты мирских дел облегчает возможность приобрести нетленное сокровище. Не черные одежды и не монастырские стены привлекали его, не в них видел он спасение, которое, разумеется, можно достичь и в миру. Его неотразимо влек к себе самый идеал спасения.
      В те годы жил в Курске какой-то, теперь не известный по имени, но хорошо известный тогда горожанам, Христа ради юродивый. Как-то встретив Агафью Мошнину с обоими сыновьями, когда Прохору было еще три года, предрек ему, что он станет горячим молитвенником за весь мир... Через много лет Прохор встретил его и узнав, почувствовал к нему благоговение; юродивый в свою очередь, полюбил Прохора и благотворно воздействовал на юную душу будущего подвижника, укрепляя в нем стремление к уединенной жизни, посвященной Богу.
      Мать Прохора, вполне сочувствуя желанию сына, решилась отпустить его, тем более, что старший сын ее Алексей, более склонный к мирским занятиям, оставался с нею. Получив увольнение от Курского городского общества для поступления в монашество, восемнадцатилетний Прохор навсегда покинул свою земную родину. На прощание мать благословила Прохора небольшим медным литым распятием, которое он носил на груди поверх одежды всю жизнь до самой кончины.
      Простившись с матерью, Прохор предпринял паломничество в Киев, к старцу Досифею. На коленях испросил у него благословения на монашество. "Гряди, чадо Божие, в Саровскую обитель и пребудь там. Место сие будет тебе во спасение. С помощью Божией скончаешь там свое земное странствование", - благословил Прохора старец Досифей. Тогда же старец дал Прохору первые уроки умного делания.
      Саровская Успенская общежительная мужская пустынь находилась на севере Тамбовской губернии, в сорока верстах от уездного города Темникова, в глухой местности, среди векового соснового бора, вдали от железнодорожных и водных путей сообщения. Возвышенная местность омывалась с трех сторон речками Сатис (на северо-западе) и Саров (на юго-западе). Был зимний вечер, когда юноша-паломник прибыл в гостеприимную Саровскую обитель. С любовью принял игумен Пахомий юного Прохора и определил его в число послушников, поручив руководство им казначею обители иеромонаху Иосифу.
      Сначала Прохор находился в келейном послушании старца. Вскоре его стали назначать на общие братские послушания. Так он был на хлебне, на просфорне, затем в столярне. Здесь он занимался вырезанием кипарисных крестов. Его усердие и умение были так велики, что он слыл тогда под именем Прохора-столяра. После перечисленных послушаний он был переведен на послушание пономарское. В часы досуга в своей келии читал Евангелие, Апостол, Псалтирь и святоотеческие творения. Читал он, стоя перед образами, в молитвенном настроении.
      Прохор провел восемь лет в обители на испытании в качестве послушника. За это время он заметно возмужал: был высокого роста и обладал значительной физической силой. Из душевных способностей обращали на себя внимание его подвижный ум, острая память, бойкое воображение и замечательный дар слова.
      13 августа 1786 г. послушник Прохор был пострижен иеромонахом Пахомием и принял иночество с именем Серафима. Слово "серафим" на еврейском языке значит "пламенный" и в Священном Писании служит наименованием высших бесплотных духов, окружающих престол Божией славы. Это имя как нельзя лучше подходило иноку при его пламенной любви к Богу. Вскоре Серафим был посвящен в иеродиакона.
      2 сентября 1793 г. инок Серафим был рукоположен в иеромонахи. В этом сане он непрерывно продолжал священнослужение, ежедневно приобщаясь Святых Таин, вплоть до 20 ноября 1794 г., когда он испросил благословения на пустынножительство.
      Начав уединенную жизнь в дремучем сосновом бору на берегу реки Саров, верст за пять от монастыря, преп. Серафим с восхищением повторял слова св. Василия Великого: "Пустыня - рай сладости, где благоуханные цветы любви то пламенеют огненным цветом, то блистают снеговидной чистотою; с ними - мир и тишина... Там - фимиам совршенного умерщвления не только плоти, но и самой воли; там - кадило всегдашней молитвы, непрестанно возжигаемое огнем любви Божественной; там цветы добродетели, блистая различными украшениями, процветают благодатью неувядаемой красоты".
      Пустынная келия, так называемая "дальняя пустынька", была деревянная; в ней были печка, сенцы, крылечко, вокруг - забор, а внутри его - огородик, поблизости же находился и заведенный им пчельник. Часто ходил преподобный и в подгорье, через реку, на островок...
      В глухую чащу, где преп. Серафим предавался уединенному богомыслию, собирались к его келии медведи, волки, лисицы, зайцы и другие звери, какие были в Саровском лесу; даже подползали ящерицы, ужи и змеи. Подвижник не опасаясь и не прерывая молитвы, выносил им корзинку с хлебом. Многие посетители были очевидцами того, как преп. Серафим, сидя на приступке у своей келии, кормил медведя из своих рук.
      12 сентября 1804 г. пришли к преподобному трое крестьян, крепостные помещика Татищева, из села Кременок, и, найдя его в огороде, приступили к нему с требованием денег. Преп. Серафим обладал значительной физической силой, притом в минуту нападения разбойников у него был в руках топор, но он опустил топор на землю и сказал им: "Делайте, что вам надобно". Тогда злодеи кинулись на него спереди и сзади, свалили его на землю сильным ударом в голову, от которого хлынула кровь изо рта и ушей, связали ему руки и ноги, и стали бить ногами, обухом и поленом. Покинув его замертво, они бросились в келию, где думали найти спрятанные деньги, все разломали и разрыли. Но все их поиски остались тщетными, и они убежали в ужасе. На другой день, едва оправившись, преп. Серафим развязал себя, и, помолившись, чтобы Бог простил злодеев, сам, хотя с большим трудом пришел в пустынь во время литургии.
      Первые восемь суток были особенно тяжелыми для него. Врачи собрались на консилиум и решили, по употреблявшемуся тогда способу лечения, пустить кровь. Но больной, придя в сознание, отклонил помощь врачей, прося предоставить его жизнь на волю Бога. Преп. Серафим удостоился дивного посещения Богоматери и исполнился неизреченной радости, которая продолжалась часа четыре. Потом, придя в обыкновенное состояние, почувствовал облегчение, встал с постели и начал ходить.
      Впоследствии разбойники были пойманы и сознались в содеянном. Преп. Серафим настоял на их прощении, угрожая в противном случае навсегда скрыться от людей. Известно, что эти крестьяне потом раскаялись и двое из них стали монахами.
      Почувствовав себя в силах продолжать пустынническую жизнь, преп. Серафим взошел на новую ступень подвижничества, начав стоять на камне в подражание св. Симеону Столпнику. На камне, бывшем в келии, подвижник стоял с утра до вечера, сходя с него только для принятия пищи. После заката солнца он переходил на камень, находившийся в лесу, и стоял на нем всю ночь до рассвета с воздетыми к небу руками. В этом беспрерывном молении на камне старец провел тысячу дней и ночей.
      Преп. Серафим не выходил из затвора до конца 1825 г., но принимал всех нуждавшихся в его помощи для исцеления душевных и телесных недугов.
      Однажды помещик Мантуров был принесен к преподобному на руках своими людьми, потому что ходить самостоятельно уже не мог. Лучшие врачи не могли помочь и затруднялись определить причину. Отец Серафим спросил: "Веруешь ли несомненно в Бога?" Мантуров отвечал твердо: "Несомненно верую". Тогда преп. Серафим сказал ему: "Радость моя, если ты так веруешь, то верь и в то, что верующему все возможно от Бога, а посему веруй, что и тебя исцелит Господь, а я, убогий Серафим, помолюсь". После этого удалился к себе в келию, где взял елея из лампады, висевшей перед образом Божией Матери, вышел к Мантурову и помазал все больные места. Мантуров, почувствовав исцеление, в радости бросился к ногам подвижника, лобзая их. Преп. Серафим, подняв его, строго сказал: "Разве Серафимово дело мертвить и живить, низводить во ад и возводить? Что ты, батюшка! Это - дело единого Господа, который Творит волю боящихся Его и молитву их слушает. Господу Всемогущему да Пречистой Его Матери даждь благодарение". Получив исцеление, Мантуров без посторонней помощи вышел из келии.
      Как сам отец Серафим объяснял действовавший в нем дар прозорливости? Однажды к нему на беседу одновременно пришли иеромонах Антоний и приезжий купец. В заключение беседы Антоний осмелился спросить: "Батюшка, душа человеческая Вам открыта, как лицо в зеркале: на моих глазах, не выслушав духовных нужд и скорбей бывшего сейчас богомольца, Вы сами ему все рассказали". Отец Серафим сказал: "Не так говоришь, радость моя. Сердце человеческое открыто одному Господу и один Бог сердцеведец, а приступит человек - и сердце глубоко". Антоний опять спросил: "Да как же, батюшка, Вы не спросили ни единого слова и все сказали купцу, что ему потребно?" Преп. Серафим начал тогда объяснять: "Он шел ко мне, как и другие, как и ты шел, яко к рабу Божию; я, грешный Серафим, так и думаю, что я грешный раб Божий: что мне повелевает Господь, как рабу Своему, то я передаю требующему полезного. Первое помышление, являющееся душе моей, я считаю указанием Божиим и говорю, не зная, что у моего собеседника на душе, а только верую, что так мне указывает воля Божия для его пользы. А бывают случаи, когда мне выскажут какое-либо обстоятельство, и я, не поверив его воле Божией, подчиню своему разуму, думая, что это возможно, не прибегая к Богу, решить своим умом - в таких случаях всегда делаются ошибки. Как железо ковачу, так я передал себя и свою волю Господу Богу".
      В сентябре 1831 г. прибыл в Саров помещик Симбирской и Нижегородской губерний Николай Александрович Мотовилов, совершенно больной, и получил по молитвам отца Серафима чудесное исцеление. Но особое воздействие на состояние его души произвела беседа, записанная впоследствии:
      "Это было в четверг. День был пасмурный. Снегу было на четверть на земле, а сверху порошила довольно густая снежная крупа, когда батюшка Серафим начал беседу со мною возле его ближней пустыньки, напротив речки, у горы, подходящей близко к берегам. Поместил он меня на пне только что им срубленного дерева, а сам сел против меня на корточках. "Господь открыл мне, - скзал великий старец, - что в ребячестве вашем вы усердно желали знать, в чем состоит цель жизни нашей христианской, и у многих великих духовных особ вы о том наоднократно спрашивали". Я должен сказать тут, что с двенадцатилетнего возраста меня эта мысль неотступно тревожила, и я, действительно, ко многим из духовных лиц обращался с этим вопросом, но ответы их меня не удовлетворяли. Старцу это было неизвестно. "Но никто, продолжал отец Серафим, не сказал вам о том определительно. Говорили вам: ходи в церковь, молись Богу, твори заповеди Божии, твори добро - вот тебе и цель жизни христианской. А некоторые даже негодовали на вас за то, что вы заняты небогоугодным любопытством и говорили вам: высших себя не ищи. Но они не так говорили, как бы следовало. Вот я, убогий Серафим, растолкую вам теперь, в чем, действительно, эта цель состоит.
      Молитва, пост, бдение и всякие другие дела христианские, сколь ни хороши они сами по себе, однако не в делании только их состоит цель нашей христианской жизни, хотя они и служат необходимыми средствами для достижения ее. Истинния же цель жизни нашей христианской состоит в стяжании Духа Святого Божиего". Надобно, сказал я, чтобы я понял это хорошенько! Тогда отец Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне: "Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою! Что же ты не смотришь на меня?" Я отвечал: "Я не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз Ваших молнии сыпятся. Лицо Ваше сделалось светлее солнца и у меня глаза ломит от боли!" Отец Серафим сказал: "Не устрашайтесь, Ваше боголюбие, и Вы теперь сами так же светлы стали, как и я сам. Вы сами теперь в полноте Духа Божиего, иначе Вам нельзя было бы и меня таким видеть". И, преклонив ко мне свою голову, он тихонько на ухо сказал мне: "Благодарите же Господа Бога за неизреченную к Вам милость Его. Вы видели, что я не перекрестился даже, а только в сердце моем мысленно помолился Господу Богу и внутри себя сказал: Господи! Удостой его ясно и телесными глазами видеть то сошествие Духа Твоего, которым ты удостоиваешь рабов Своих, когда благоволишь являться во свете великолепной славы Твоей. И вот, батюшка, Господь исполнил мгновенно смиренную просьбу убогого Серафима... Как же не благодарить Его за этот его неизреченный дар нам обоим! Этак, батюшка, не всегда и великим пустынникам являет Господь Бог милость Свою. Это благодать Божия благоволила утешить сокрушенное сердце Ваше, как мать чадолюбивая, по предстательству Самой Матери Божией... Что же, батюшка, не смотрите мне в шлаза? Смотрите просто и не убойтесь - Господь с нами!"
      Я взглянул после этих слов в лицо его, и напал на меня еще больший благоговейный ужас. Представьте себе в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека, с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас руками держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко, на несколько сажен кругом, и озаряющий ярким блеском своим и снежную пелену, покрывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня, и великого старца. "Что же чувствуете Вы теперь?" - спросил меня отец Серафим. "Необыкновенно хорошо!" - сказал я. "Да как же хорошо? Что именно?". Я отвечал: "Чувствую я такую тишину и мир в душе моей, что никакими словами выразить на могу!" "Что же еще чувствуете Вы?" - спросил меня отец Серафим. "Необыкновенную сладость!" - отвечал я. "Что же вы еще чувствуете?" - "Необыкновенную радость во всем сердце моем!" И батюшка Серафим продолжал: "Когда Дух Божий снисходит к человеку и осеняет его полнотою Своего наития, тогда душа человеческая преисполняется неизреченною радостию, ибо Дух Божий радостно творит все, к чему бы Он ни прикоснулся. Это та самая радость, про которую Господь говорит в Евангелии Своем: жена, егда рождает, скорбь имать, яко прииде час ея; егда же родит отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир. В мире скорбни будете, но егда узрю вы, возрадуется сердце ваше, и радости вашея никтоже возьмет от вас... Что же вы еще чувствуете, Ваше боголюбие?" Я отвечал: "Теплоту необыкновенную!" - "Как, батюшка, теплоту? Да ведь мы в лесу сидим. Теперь зима на дворе, и под ногами снег, и на нас более вершка снегу, и сверху крупа падает... Какая же может быть тут теплота?!" Я отвечал: "А такая, какая бывает в бане, когда поддадут на каменку и когда из нее столбом пар валит..." - "И запах, - спросил он меня, - такой же как из бани?" "Нет, - отвечал я, - на земле нет ничего подобного этому благоуханию. Когда, еще при жизни матушки моей, я любил танцевать и ездил на балы и танцевальные вечера, то матушка моя опрыснет меня, бывало, духами, которые покупала в лучших модных магазинах Казани, но те духи не издают такого благоухания...". И батюшка Серафим, приятно улыбнувшись, сказал: "И сам я, батюшка, знаю это точно так же, как и вы, да нарочно спрашиваю у вас - так ли и вы это чувствуете? Сущая правда, Ваше боголюбие! Никакая приятность земного благоухания не может быть сравнена с тем благоуханием, которое мы теперь ощущаем, потому что нас теперь окружает благоухание Святого Духа Божия. Что же земное может быть подобно ему? Заметьте же, Ваше боголюбие, ведь вы сказали мне, что кругом нас тепло, как в бане, а посмотрите-ка, ведь ни на вас, ни на мне снег не тает и под нами также. Стало быть, теплота эта не в воздухе, а в нас самих. Ею-то согреваемые пустынники не боялись зимнего мороза, будучи одеваемы как в теплые шубы, в благодатную одежду, от Святого Духа истканную. Так ведь и должно быть на самом деле, потому что благодать Божия должна обитать внутри нас, в сердце нашем, ибо Господь сказал: Царствие Божие внутри нас есть. Под Царствием же Божиим Господь разумел благодать Духа Святого. Вот это Царствие Божие теперь внутри нас находится, а благодать Духа Святого и извне осиявает и согревает нас, и, преисполняя многоразличным благоуханием окружающий нас воздух, услаждает наши чувства пренебесным услаждением, напояя сердца наши радостью неизглаголанною. Наше теперешнее положение есть то самое, про которое апостол говорит: Царствие Божие несть пища и питие, но правда и мир о Духе Святе. Вера наша состоит не в препретельных человеческия мудрости словесех, но в явлении Духа и Силы. Вот в этом-то состоянии мы с вами теперь и находимся. Про это состояние именно и сказал Господь: суть нецыи от зде стоящих, иже не имут вкусити смерти, дондеже видят Царствие Божие, пришедшее в силе... Вот, батюшка, Ваше боголюбие, какой неизреченной радость сподобил нас теперь Господь Бог! Вот что значит быть в полноте Духа Святого! Будете ли вы помнить теперешнее явление неизреченной милости Божией, посетившей нас?"
      Приближаясь к пределу дней своих, за год до смерти, преп. Серафим стал особенно чувствовать изнеможение и потому реже ходил в свою ближнюю пустыньку и в монастырской келии уже не всегда принимал посетителей. За полгода до смерти отец Серафим, прощаясь со многими, с решительностью говорил: "Мы не увидимся более с вами". Некоторые просили благословения приехать в Великий пост поговеть в Сарове и еще раз насладиться лицезрением и беседой его. "Тогда двери мои затворятся, - отвечал на это старец, - вы меня не увидите". Стало заметно, что жизнь преп. Серафима угасает, только дух его по-прежнему бодрствовал.
      "Жизнь моя сокращается, - говорил он некоторым из братии, - духом я как бы сейчас родился, а телом по всему мертв". Незадолго перед кончиной один из братий, придя к нему вечером, заметил, что в келии у него темно. Но едва старец сказал, что нужно зажечь лампаду и трижды перекрестился с молитвою: Владычице моя, Богородице! - как лампада зажглась сама собою.
      В шестом часу утра 2 января 1833 г. монах Павел, выйдя из своей келии к ранней литургии, почувствовал в сенях около келии преп. Серафима запах дыма. Когда монахи вошли, то увидали, что на скамье около двери тлели лежавшие в беспорядке вместе с книгами холщовые вещи. Они загорелись, вероятно, от упавшей свечи. Преп. Серафим стоял на коленях в своем всегдашнем белом балахоне пред иконою Умиления Божией Матери, с открытой головой, с медным распятием на шее, с руками, сложенными крестообразно на груди. Сначала подумали, что блаженный старец уснул, и стали осторожно его будить, но ответа не было: великий пред Господом подвижник уже окончил свое земное странствие и в Бозе почил навеки. Глаза его были закрыты, лицо было оживлено предсмертною молитвою.

 

Он был и именем и духом Серафим, В пустынной тишине весь Богу посвященный, Ему всегда служил, и Бог всегда был с ним, Внимая всем его моленьям вдохновенным. И что за чудный дар в его душе витал! Каких небесных тайн он не был созерцатель? Как много дивного избранным он вещал, Завета вечного земным истолкователь! Куда бы светлый взор он только ни вперял - Везде туманное пред ним разоблачалось, Преступник скрытый вдруг себя пред ним являл, Судьба грядущего всецело рисовалась. В часы мольбы к нему с лазурной высоты Небесные друзья невидимо слетали, И, чуждые земной житейской суеты, Его беседою о небе услаждали. Он сам, казалось, жил, чтоб только погостить, В делах его являлось что-то неземное, Напрасно клевета хотела омрачить... В нем жизнь была чиста, как небо голубое. Земного мира гость, святой и незабвенный, Одной любовию равно ко всем горел: Богач, бедняк, счастливец и уничиженный, Равно один привет у старца всяк имел. Несчастные к нему стекалися толпой: Он был для сердца их отрадный утешитель, Советом мудрым он, безмездною цельбой Всех к Богу приводил, святой руководитель. От подвигов устав, преклоншись на колени, С молитвой на устах, быв смертным, умер он, Но что же смерть его? - вид смертной только сени, Или, как говорят, спокойный, тихий сон... Теперь ликует он, в семье святых родной, Сияньем Божеским достойно озаренный, А мы могилу тихую кропим слезой, И имя будем чтить вовек благословенным. (стихи неизвестного автора)